Испытываешь благоговение, когда держишь в руках музыкальный инструмент семнадцатого века. У старины особая магия. Вот скрипка, виолончель… Они созданы задолго до тебя и будут жить после. У каждого инструмента есть мастер, который вложил в него свою душу, характер, энергетику. Перенестись бы на несколько столетий назад, увидеть, как создавались шедевры. Побывать в прошлом невозможно, но знакомство с современным скрипичным мастером Габриелем Джебраном Якубом исполнило моё желание в настоящем времени. Несколько дней я провёл в его берлинской квартире и мог наблюдать за таинством создания новой виолончели.
Джебран из тех, кто живёт своей работой. Она не отпускает круглые сутки. Утром, топая в туалет через проходную комнату-мастерскую своей стометровой квартиры, задерживается у рабочего стола и, ещё сонный, начинает что-то достругивать, забыв, куда и зачем шел. А потом ему приходится просто бежать в другой конец квартиры. Затем Джебран снова работает, а я делаю своё дело. Пока ищу ракурсы, мастер рассказывает о себе.
«Моё детство прошло в путешествиях. Я жил в России, Белоруссии, странах Средиземноморья. Зимой учился в Сирии, в Дамаске. Там находится известный Юго-Восточный рынок Шёлкового пути. Торгуют различными смолами, травами. Кругом старые ювелирные лавки, которые переходили от поколения к поколению по наследству. Я рос в этой атмосфере. И тоже увлёкся ювелирной работой. Мне было это очень интересно.
А музыкальным мастерством я стал заниматься после того, как ребенком раздолбал мамин смычок. Мама, уходя на работу, велела играть на виолончели пять часов. Отцу сказала, чтобы проконтролировал. Я учил какую-то сюиту Баха. Сюита меня так разнервировала, что я в ярости стукнул смычком по пульту. Головка смычка повисла на волосе.
Что делать? Пока мама не пришла, нужно же отремонтировать! Я залез на крышу нашего дома и нашёл какой-то старый стул. Отпилил ножку и сделал копию головки смычка. Уже собирался склеить, и тут мама вернулась. На понятный вопрос ответил, что не знаю, как это случилось, само отвалилось. Мама отдала смычок и моё изделие мастеру, чтобы закончить ремонт. Но тот смычок так и не починил. А моё изделие попросту украл. Видать, приложил к другому смычку. Маме в душе, конечно, нравилось, что я занимался скрипичным мастером. Но она хотела, чтобы я играл на виолончели, ни на что не отвлекался. Только музыка и всё! Но всё же, в тайне от неё, я стал заниматься изготовлением инструментов как хобби. А потом как-то резко всё пошло, я просто погрузился в это. И мама стала понимать, что дело серьёзное. После Сирии я жил во Франции, в Париже. Потом меня пригласили учиться в Италию. Взяли без экзаменов в Высший институт мастеров в Кремоне. Причём и как мастера, и как виолончелиста. Через какое-то время предложили перейти с первого курса сразу на третий. Я отказался: решил посмаковать это дело. Тому, что я оказался в Кремоне, отчасти способствовало то, что там жил друг нашей семьи — папа известного скрипача Сергея Крылова. Также он был другом Китова — моего шефа, скрипичного мастера, у которого я всю жизнь учился.
В институте я уже фактически был мастером. Состоял в Союзе мастеров России. Ещё до того, как стал жить и работать в Кремоне, участвовал в конкурсе им. Чайковского в номинации мастеров музыкальных инструментов. По звучанию моя скрипка получила баллы выше золотой медали. Тогда я работал не по международным канонам в плане эстетики. В Кремоне любят одни модели, в России другие».
Набор мизерных рубаночков просто привёл меня в восторг!
«Для меня все этапы в создании инструмента ответственны. Это как строить самолёт или гоночную машину — все, даже самые мелкие детали очень важны. Как правило, если долго одно и то же делаешь — это надоедает. Любая моя работа — это импровизация. У меня нет помощников, потому что я сам должен полностью контролировать процесс. Прожить его, пропустить через свои вены. Кому-то что-то доверить у меня просто не получится, потому что я должен вкладывать свой смысл в каждый инструмент. Моё творение — это как плёнка, на которую записывается часть моей жизни, мои переживания, радости, дружба. Я должен всё делать сам. В каждом инструменте есть новые идеи, характер человека, которому этот инструмент посвящается.
Так как я ещё и ювелир, хочется украсить инструмент какой-нибудь репродукцией. В старину это тоже делали. Мне очень нравится японская культура. Сейчас как раз я делаю виолончель для очень хорошей японской виолончелистки. На задней стороне инструмента будет рисунок, это станет сюрпризом для заказчицы. Инструмент я назвал «Весенний снег», как известный японский роман, по которому снят художественный фильм. Я решил нарисовать женщину в кимоно. Сакура и солнце — символы мудрости и удачи в Японии. Японская живопись аскетична, в ней нет игры тонов, как в европейской живописи. А виолончель всё же европейский инструмент. Поэтому попытаюсь совместить стиль европейского художника семнадцатого века, который решил изобразить японскую культуру».
В то время как я готовил эту публикацию, Джебран прислал мне фотографии готовой виолончели и рисунка. Написал, что рисовал шесть часов, не отрываясь. Самая трудная часть рисунка — солнце. Оно должно быть в гармонии с лаком инструмента.
«Ещё есть у меня одно ноу-хау. Это ювелирные изделия на колках. Многие критикуют, мол что это за китч такой.
А инструменты с руками отнимают. …Самое трудное — вставить камень так, чтобы не было призвука во время звучания.
Забавный случай произошёл у меня как-то с Александром Бузловым. Он был у меня в гостях, мы долго философствовали за рюмочкой. У него очень интересные взгляды на жизнь, в разговоре начинаешь понимать, почему он так гениально играет. Он вкладывает в свою игру какой-то особый смысл. Потом я чаёк заварил. Налил ему и ушёл в соседнюю комнату-мастерскую, оставив его попивать чай и ковыряться в телефоне.
Его виолончель лежала рядом с моим рабочим столом. Я знал, что Саше нравятся струны пожёстче. Да и вообще, он поменял манеру игры. И я решил поставить ему другую пружину, которая передаёт колебания по верхней деке. Как раз привёз из России материал — дереву 300 лет. У него, конечно, стояло хорошее дерево, но старинное ещё лучше. Это получилось спонтанно: я вскрыл его виолончель. Когда Саша зашёл в мастерскую и увидел свой инструмент в разобранном состоянии, я подумал, сейчас будет скандал. Но ничего подобного, он просто спросил: а что, это так надо, да? Я ответил: да, надо. Он сказал: чувак, только я послезавтра улетаю играть концерт. Ты успеешь? Я отвечаю: да, не бойся. Он говорит: да? А, ну хорошо. И вышел из комнаты. Вот такой характер. Это была моя виолончель, как мастера.
Валерий Гергиев приглашал Сашу Бузлова играть со своим оркестром. В советское время очень много ценных инструментов контрабандой уехало из России. Гергиев через Фонд Мариинского театра вернул уникальную коллекцию.
И Валерий Абисалович дал Александру виолончель из этой коллекции. А Саша отдал ту самую, мою драматичную виолончель концертмейстеру виолончельной группы Олегу Сендецкому. Я об этом не знал. Концерт был в зале Чайковского. Я пошёл. Саша играет, я слушаю и думаю: не узнаю свою виолончель. Смотрю: у Олега новый инструмент. Наверно, Гергиев купил. Какой лак! Весь концерт я просидел в нетерпении и с мыслью в перерыве поймать Олега и узнать, что у него за инструмент. Мне хотелось сделать нечто подобное! Вхожу за кулисы, Олег идёт мне навстречу с виолончелью, улыбается. Я говорю: Олег Петрович, можно твой инструмент посмотреть? А он опять улыбается: ну на, смотри. Спрашиваю, кто мастер? А он думает, что я издеваюсь. Потом говорит: Это твой инструмент, ты что не узнаёшь? …У меня заказывают инструменты и европейские музыканты. Но чаще я работаю для русских. Родные люди, они больше ценят мою работу. С каждым инструментом для русского музыканта я приобретаю нового друга».
Я увидел на кухне у Джебрана разделочную доску в форме альта.
«… Как-то я строил дома кухню, купил огромную икеевскую доску. Мне нужно было прорезать отверстие для раковины. И, прежде чем это сделать, думаю, дай-ка я испытаю новую модель альта. Приложил шаблон и вырезал по нему эту модель. А затем уже дорезал отверстие. Потом сделал настоящий инструмент по этому трафарету. Этот альт участвовал в 2007 году в конкурсе им. Чайковского, на нём до сих пор успешно играют. А мне на память осталась эта разделочная доска.
Клён и ель для инструментов я покупаю в Хорватии, куда дерево привозят из Боснии, или заказываю с северных гор Италии. А ещё лажу по старым домам, ищу подходящие балки. В России у меня есть друзья, инженеры-строители, которые занимаются государственными проектами. Недавно реставрировали Синод в Питере. Главный инженер подарил мне старые деревяшки. Из них я и делаю деки, пружины т. д. По легенде дерево нужно срубать при первом снеге и желательно в полнолуние, чтобы вся жидкость, питавшая дерево, ушла. В старые времена, когда не было никакого транспорта, деревья вылавливали из рек, высушивали и пускали в работу.»
Джебрану нередко приходится спасать инструменты. Я был в шоке, увидев фотографии того, что осталось от скрипки. Одни щепки! Как хирург, по косточкам он собрал инструмент и дал новую жизнь старинному шедевру. И мне подумалось: как жаль, что первый мастер скрипки никогда не сможет сказать Джебрану «спасибо»… 
